Мой побратим с готовностью подхватил сосновую рукоять, нопочти сразу, отдав Плотице правило, к ним подошёл вождь. Без лишних словпрогнал новогородца прочь со скамьи, скинул рубаху, сел сам.

– Думай, что делаешь, – сказал он Нежате. –Ему ещё до дому грести!

Я некоторое время смотрела на воеводу. Весло у варяга ходилосильно и ровно, без прохладцы и уж, конечно, без малейшей натуги, и я сновавспомнила о поганке и о белом грибке и вдруг рассудила – а может, и к лучшему,что мне не дали грести. Срамиться хоть не пришлось…

Семь годов ждут зиму по лету, другие семь – наоборот.Прошлое лето выдалось жарким и грозным, за ним поспела зима – трескучая,много-Нынешняя наверняка будет гнилой. Не зря кротовые норки уже теперьсмотрели какие на запад, какие прямо на север, предрекая оттепели до самойвесны! Чего доброго, и море не успокоится, не уснёт в тиши подо льдом, так ибудет ворочаться, катить на берег стылые волны…

Стоял липень месяц, радостная маковка лета, но жары не былои в помине. Над самой землёй текла промозглая сырость, обволакивала когдадождём, когда туманом. Несколько раз Голуба с подружками подгадывали денёчекпосуше, устраивали танок. Мы ходили смотреть. Как обычно, девки натягивали посорок одёжек, вплоть до шапок и меховых шуб – хвалились друг перед другом,приманивали женихов достатком отеческим, собственным рукодельным искусством. Опрошлом годе бедные парились, бывало – падали с ног. В это лето и в шубах былокак раз.

Вот занятно! Наверное, не я одна, любой человек постояннокак бы зрит себя со стороны. И я не о поступках – о внешнем обличье. Когда мы сребятами брали мечи и тешились поединками, я знала себя рослой, крепкой,широкоплечей. И хотелось вести себя, как пристало воину, живущему в дружиннойизбе. Совершать что-то смелое. Сильное… А потом шла смотреть девичий танок, икуда только пропадала моя гордая удаль, моя воинская стать! Даже косточки вдругистончались по-девичьи, делались нежными и прозрачными. Я вдруг радовалась, чтоздесь были воины, которым я никогда не дотянусь и до плеча. Я ощущала себятоненькой, хрупкой, хотелось не меч из ножен хватать – опускать долу глаза иробко краснеть, плести длинную косу и замирать с бьющимся сердцем… ждатьневедомого жениха…

К концу месяца – не к началу, как след бы, – во мхахпоспела морошка, девки-добытчицы стали похаживать за ней на болота. Кто всапожках из рыбьей кожи, непроницаемых для воды, кто босиком. Я ходила одна –Велете не разрешил брат. Он теперь позволял ей только гулять по берегу возлекрепости и в ближнем лесу, и не в одиночку: со мной, с Блудом, с кем-то ещё. Наней уже не сходился галатский затейливый поясок из бронзовых блестящих колечек.Иногда она выпускала Мараха. Могучий конь ходил за ней, как собака, баловался,валяясь в траве. Я потом вычёсывала из его хвоста колючки и мусор.

Беременность всегда стараются скрыть. Накидывают просторныеодеяния, сторонятся лишнего глаза и, конечно, помалкивают. Не сведал бы чужой,завистливый человек, наделённый силой не по уму, наученный только губить, непомогать…

Бедной Велете некуда было деться от взглядов, от остренькихязычков хуже гадючьих. И не было при ней разумной жены – подсказать, помочьхотя бы советом. Мужи сплошь да парни бессмысленные. Да я, девка.

Закатав латаные порты, я шагала по кочкам, брала пахучуюкрупную ягоду в белую берестяную ималку, что ещё зимой выплел Ярун. Мы с нимпосиживали тогда возле Блуда, стонавшего ночами, и побратим рукодельничал,чтобы не сморило. Плёл в полусне, роняя волосы на глаза, и всё равно даже сокраздавленных ягод не мог вытечь наружу, хоть воду носи, хоть вари вкусноехлёбово, насадив на шест над костром… Было дело, надумала я запрятать лукошко –Велета тотчас хватилась, спросила, не потерялось ли. Да.

…Я слышала, как по ту сторону чахлой прозрачной рощицыгомонили, перекликались весёлые девки, и, стыд сказать, раскалялась яростнойзлобой. Хотелось выйти туда к ним, обозвать заугольными шепотницами, услышатьчто-нибудь о себе, может быть, нарваться на драку. Я знала: между собой,потихоньку, они смеялись и сплетничали о Велете. Не из-за того, что носиладитя, – эка невидаль! Но если бы им, разумницам, дали мизинчикомдотянуться до жениха вполовину такого, как мой побратим, – двумя пятернямисхватили бы, не оторвёшь! Мыслимо ли – самой прогонять?.. С ума, верно, спятиласестрёнка вождя. Да и сам вождь, коли не научил хворостиной… Мне уж казалось,об ином они и не толковали.

О, я бы им всыпала. Я уж сказала бы, стиснув чьё-нибудьнежное ушко и не слушая визгу: Велета истинно женщина, сумеет сына родить. А квам свататься – со страху погибнешь, не пустоцвет ли достался!.. Но был на мневоинский пояс, я чувствовала его, как строгую руку. И знай молча кланялась подпротивным мелким дождём, пока ягоды в лукошке не встали вровень с окраинами, апосле и холмиком.

На полдороге до дома, на маленькой прогалине, я увиделаСлавомира… Заныло сердце в груди, сразу стало трудно дышать. Он тоже умелнечаянно попадаться навстречу посреди леса. Он не замахнётся мечом, каквоевода. Но, кажется, лучше бы уж когда-нибудь замахнулся.

Я не испугалась его. Я подошла: ещё не хватало шарахаться.Он хмуро посмотрел на капельки влаги, висевшие у меня надо лбом в волосах.Неторопливо снял плотный кожаный плащ, протянул мне, приказал:

– Надевай!

Я тоскливо припомнила Нежату, и как мы сидели с ним тогда накрыльце, как он хотел закутать меня шерстяным мятлем и как легко было отпихнутьего со смешком – выдумал тоже! И как я потом ещё рассуждала: а от Славомира бы,мол, навряд ли отбилась. Накликала. То есть он меня, конечно, пальцем нетронет. Ой мне. Дал бы подзатыльник, выругал, накричал… я бы тогда хоть знала,как поступать.

Славомир натужно кашлянул, отвёл глаза и сказал:

– Люба ты мне. Да сама, поди, давно уже поняла.

Бедное моё сердчишко ходило больными толчками.

– Поняла, – сказала я тихо.

Он свирепо спросил:

– А поняла, так что жилы мне тянешь? Другой кто есть науме? Скажи лучше. Боишься, голову разлюбезному оторву?

Я сказала:

– Вот уж этого не боюсь.

Некоторое время он шёл молча, потом превозмог себя, молвил:

– Ну так ответь. Буду помнить, за кем в походеприсматривать.

Велик ли труд вымолвить слово? Открыть рот, пошевелитьязыком. Вот только мужества иногда надо больше, чем в битве. И даже верный мечне помощник.

Я смутно подумала, как, должно быть, забавно всёпеременится, если я вдруг возьму да и повернусь к нему, положу руки ему наширокие плечи. И буду знать идущего подле меня могучего, красивого молодца непросто добрым товарищем, старшим побратимом в дружине – мужем!.. А что,наверное, привыкну к нему. Уж я постараюсь. Конечно, он вмиг заберёт меня скорабля, велит позабыть кольчугу и меч, и я заспорю, но если по совести, тобольше для вида. Начну провожать его в море и жадно встречать на берегу, онбудет помнить про это и, может, хоть мало станет беречься, мне ведьрассказывали, как они дрались… мстящие воины. На празднике весеннегоравноденствия будут нас с ним вдвоём зарывать в голубой искрящийся снег. Начнёмжить-поживать, деток родим. Да. А потом однажды появится Тот, кого я всегдажду. Мне захотелось уронить ягоды, метнуть кожаный плащ и убежать со всех ног.